Как-то раз я познакомился с американцем, который уверял меня, что в 1976 году летел с Сейшельских островов в Индию одним самолетом с Джорджем Харрисоном. Я не очень поверил ему: в Индию из Англии ведут и более короткие пути, а что могло интересовать битла, увлеченного духовными исканиями и индийской культурой в этом, как я тогда думал, незатейливом пляжном раю? Я бы никогда не вспомнил о том знакомстве, если бы сам не оказался на Сейшелах.
Мне рассказывали, что как-то во время Второй мировой к берегам архипелага прибило японскую мину. Выловившие ее сейшельцы понятия не имели о том, что это, и решили ее распилить, чтобы сделать поилку для свиней. Их изумлению не было предела, когда мину взорвали подоспевшие вскоре английские саперы.

В этой истории нет ничего удивительного: Сейшелы, лежащие среди Индийского океана, всегда были далеки от большого мира – с его цивилизацией, войнами и потрясениями. От главного острова страны Маэ 1800 километров до ближайшего восточноафриканского порта Момбаса, а до Бомбея – все три тысячи триста.
Конечно, конец ХХ века принес перемены. Здесь появился современный аэропорт, а с ним и десятки тысяч туристов. Теперь они, а не кокосовые орехи и пряности, дают благосостояние стране, которая по ВВП на душу населения почти в два раза обгоняет Россию. Но здесь до сих пор нет ни одного большого магазина и ни одной химчистки. За покупками местные модницы отправляются на Маврикий или в Дубай. А если кому-то потребуется сложная операция, его везут на Реюньон или аж в Сингапур через весь Индийский океан. На учебу кто-то едет в Австралию, а в отпуск, например, в Малайзию. Оказывается, жители тропических островов тоже куда-то ездят отдыхать.

Здесь, правда, был переворот и попытки еще одного, были вроде даже покушения на президента. Но какие-то странные. Молодая сейшелка по имени Мари-Сесиль рассказывала мне про одно из них: ехал президент ночью через лес, и машину изрешетили из автоматов, а когда подбежали, оказалось в ней пусто. "Потому что он был колдуном", – на голубом глазу пояснила девушка. При этом президент, о котором слагают такие легенды, белый.

Вот после этого разговора в мою душу и закралось подозрение, что не все так просто на этих островах. Но Сейшелы не сразу выложили передо мной все свои тайны. Они нашептывали их постепенно – улица за улицей, остров за островом, беседа за беседой.

А для начала я отправился бродить по столичному городу Виктории. Наиболее известной достопримечательностью Виктории служит серебряная часовая башня. Некоторые ее именуют сейшельским "Биг-Беном", хотя на самом деле это копия "Литл-Бена", стоящего в Лондоне на Воксхолл-бридж-роуд.

Рассказывают, раньше часы на башне ходили, как бог на душу положит, и стрелки на циферблатах с разных сторон показывали разное время. Теперь часы идут исправно, но это не значит, что ритм жизни на Сейшелах изменился. Часов здесь по-прежнему особо не наблюдают.

В Виктории есть еще одна миниатюрная достопримечательность – самая маленькая в мире статуя королевы Виктории перед зданием суда. Многие сейшельцы принимают ее за изваяние Мадонны и крестятся, проходя мимо. Есть и еще одни часы – на башне у кафедрального католического собора. Часы не простые: они отбивают время два раза, с перерывом в две минуты, – чтобы те, кто не расслышал бой курантов в первый раз, смог посчитать удары во второй. Но сейшельцы не прислушиваются к бою часов и во второй раз. Никто не знает, кому пришла в голову идея установить в Виктории подобные часы, популярные когда-то во Франции и Швейцарии, где занятым людям всегда надо знать точное время. Зато они настолько очаровали британского публициста Алека Во, брата писателя Ивлина Во, что свою книгу о Сейшелах он назвал "Там, где часы бьют дважды".

Здесь все рядом. Часовая башня и единственный в городе и на острове Маэ светофор, индуистский храм, англиканская церковь, мечеть и китайская пагода, спрятавшаяся за зданием рынка. И сам рынок. На нем по перекладинам крыши и столам с тунцом и красным луцианом разгуливают белые египетские цапли, а за прилавками стоят типажи всех цветов кожи.

Здесь рыбой торгуют и странный тип, из-за длинных волос и избороздивших лицо морщин похожий на Игги Попа, и рыбак с густо-черной кожей, какую скорее увидишь в каком-нибудь Мозамбике. А рядом индианка продает специи полицейскому в белоснежной рубашке, отвечающему на все вопросы почтительным: "Yes, mam".

Я сижу на веранде усадьбы "Шато-Мамель" на окраине Виктории и беседую с ее владельцем Рене Мишелем. Он из старой французской плантаторской семьи, перебравшейся на Сейшелы с Маврикия еще во второй половине позапрошлого века. Но дом стоял здесь еще раньше – ему двести лет. Это, вероятно, самая старая из сохранившихся на Сейшелах построек. Заказчиком и первым владельцем "Шато-Мамель" был Жан-Франсуа Одуль, один из самых знаменитых корсаров Индийского океана на рубеже XVIII и XIX столетий. Одуль действовал с благословения Франции и грабил лишь английские суда, а посему считался здесь не разбойником, а героем. Оставив свой промысел и неизвестно как распорядившись награбленным, он поселился в Виктории. Ходят слухи, что от своего дома он прокопал подземный ход к островку в заливе, где стоял его корабль – видно, из ностальгических соображений.

"Я специально спускался в погреб и искал следы подземного хода, – говорит Рене Мишель. – Возможно, там был когда-то лаз, но он завален. Зато я нашел там старинную серьгу – не то раба, не то и в самом деле пирата. Так что кто знает? Но вот моя мать уверяла, что в этом доме живет привидение…"

Пресловутый Одуль мирно покоится недалеко от построенного им дома, на кладбище Бель-Эр. Рядом с ним, среди старых могил и склепов семейств первых колонистов, лежат останки и еще одной загадочной личности. Некий Пьер-Луи Пуаре странным образом появился на Сейшелах в 1804 году и непонятно на какие средства получил два приличных земельных участка. Умирая в 1856 году, он поведал, что является дофином, сыном казненного Людовика XVI. Никаких научных доказательств тому нет, но сейшельцам явно приятно думать, что их острова стали последним пристанищем Людовика XVII, истинного последнего короля Франции.

Все на том же кладбище Бель-Эр сохранилась могила и еще одного странного человека – он известен на Сейшелах просто как "Великан". Вообще-то его звали Шарль-Дороте Сави, но уже в четырнадцать лет росту в нем было два метра семьдесят сантиметров и силищи как в настоящем великане. Есть мнение, что его отравили соседи, которые боялись огромного подростка и считали его не то колдуном, не то дьяволом во плоти.

Но самой живучей и волнующей легендой на Сейшелах остаются несметные сокровища еще одного французского пирата – Оливье Левассера, больше известного под кличкой Ля-Бюз. В начале XVIII века, когда острова были еще необитаемыми, он не раз заходил на архипелаг и будто бы именно здесь припрятал награбленные сокровища. Самые ценные среди них – груз драгоценностей с португальского судна "Вьерж дю Кап", в том числе и огромный золотой крест архиепископа Гоа, инкрустированный алмазами, который на "Сотбисе" заочно оценили в миллионы фунтов стерлингов. Поскольку за триста лет он так нигде и не "всплыл", а продать столь крупную и дорогую вещь незаметно невозможно, то все и убеждены, что награбленное Ля-Бюзом добро глубоко зарыто в песок на одном из знаменитых сейшельских пляжей.

На то, что сокровища Ля-Бюза припрятаны на Маэ, указывает найденная в португальских архивах карта некоего острова, очертаниями напоминающего Маэ, с надписью "Владение Ля-Бюза". Путеводной нитью могла бы послужить и криптограмма, которую пират перед казнью бросил в толпу зевак со словами "Ищите, кто сможет найти", но расшифровать ее полностью так никто и не смог.

Одним из самых знаменитых искателей сокровищ Ля-Бюза был Реджинальд Херберт Круз-Уилкинс, отставной английский военный и охотник на крупную дичь в Кении. Знакомый с шифровальным делом по армии, он принялся за расшифровку криптограммы, в которой смог разгадать несколько фраз.

Почерпнутое он сопоставил со знаками на скале, с планом местности и картой звездного неба. Все это, по его мнению, складывалось во вполне четкую и понятную схему, построенную на астрологии и античной мифологии.

Круз-Уилкинс начал поиски в районе Бель-Омбр, на северо-западе Маэ. Он откопал грубо вырубленные в скале ступени лестницы и кучу артефактов, служивших, по всей видимости, указателями и ключами.

Когда в 1977 году Реджинальд Херберт умер, его дело стал продолжать сын Джон. Он живет в доме, который от места раскопок отделяет лишь прибрежная дорога. Хотя его отец и заслужил титул "самого знаменитого неудачливого кладоискателя в мире", Джон уверен, что сокровища уже практически найдены, их надо только раскопать. Но что-то мне подсказывает, что этого не произойдет. Наверняка за долгие годы Маэ сроднился с пиратским золотом и так просто его не отдаст.

В жаркой ночи пламя костра кажется совсем не горячим; оно только плескалось столбами искр, когда в него подбрасывали новые сухие ветки. Небо от этого становилось еще чернее, а воздух – прозрачнее. Старый креол подставлял под всполохи большой барабан, чтобы из него испарилась влага и он заговорил более внятно. Время от времени старик ударял по натянутой коже и прислушивался к звуку, который мне казался голосом этого костра, этого берега и этой ночи.

Стали подходить другие мужчины и женщины. Подсохли еще два барабана, окрепли их голоса. Начались танцы. Мутия, как называются эти пляски, устраиваются только по ночам, на берегу при свете костра. Когда-то так плясали рабы после трудового дня на плантациях; порой этими танцами сопровождались обряды колдовства, принесенные сюда с забытой родины. Белые запрещали эти пляски, считая их непристойными. А может, просто боялись того, чего не могли понять.
В свете костра тела извивались, лица девушек и женщин казались самозабвенно счастливыми, а мужчин – надменными и ироничными. Костюмы, особенно у мужчин, могли показаться немного театральными – слишком яркие и пестрые рубашки, слишком короткие брюки, да еще соломенные шляпы, – если бы я уже не видел уличную толпу в Виктории: ровно так здесь все и одеваются.

Позже танцы переместились в зал ресторана – чтобы гости отеля могли наконец приступить к ужину. При электрическом свете в окружении накрытых столов отрешенные и самозабвенные лица превратились в физиономии массовиков-затейников. Я испугался, что вот сейчас все ощущение таинства, гревшее мне душу последние часы, пропадет. Но нет – я почти физически продолжал ощущать магический дух, который висел над Сейшелами, сгущаясь в ночи.

Колдовские ритуалы, чародейские снадобья и вообще все относящееся к черной магии на Сейшелах называют собирательно "гри-гри". Хотя девяносто семь процентов сейшельцев христиане, еще совсем недавно к гри-гри на островах прибегали и в случае тяжелой болезни, и как к защите от дурного глаза. Не считалось зазорным пойти к колдуну поворожить и даже тогда, когда нужно было выиграть дело в суде или пройти конкурс при устройстве на работу.

"То, что здешние знахари заимствовали из католических обрядов, смешалось с языческими обычаями и культами, которые передавались из поколения в поколение, дав в результате такую гремучую смесь колдовства и вудуизма, что с научной точки зрения она едва ли поддается анализу", – писал один миссионер, работавший семьдесят лет назад на Сейшелах.

Если вспомнить все это, легенда о покушении на бывшего президента не будет выглядеть столь уж странной. Рассказавшая мне эту байку сейшелка Мари-Сесиль заявила, что сама в гри-гри не верит. Но тут же вспомнила рассказы своей матери про старух, которые насылали порчу на детей, проходивших мимо них в школу, если те дразнились и шумели. "И через три дня эти дети умирали", – с серьезным выражением на лице добавила Мари-Сесиль, молодая и вполне современная девушка, несколько лет учившаяся в Австралии.

Конечно, и в России хватает своих страшилок и суеверий, но в архивах Сейшельских островов действительно можно найти свидетельства, что еще в 50-х годах прошлого века в отдаленных деревушках исчезали дети и потом находились их распотрошенные тела, а пропавшие было собаки возвращались с выколотыми глазами. Нигде нет прямых указаний на то, что все это имеет отношение к гри-гри, но местная молва подобные случаи связывала с тайными ритуалами, которые проводили местные знахари – "боном де буа", "лесные люди". В конце концов, не случайно же в 1958 году специальным актом английские колониальные власти объявили колдовство и черную магию вне закона. Наверное, было что запрещать.

Если сейшелец заболевает, то в первую очередь идет к профессиональному медику. Но если болезнь долго не проходит или случай особенно тяжелый и необычный, то он отправляется за советом к боном де буа, собирателю и знатоку лекарственных трав. Я был у одного из них. Его телефон, кстати, можно найти в телефонной книге. Он живет на юго-западе Маэ, в горах, среди плантаций бананов и сахарного тростника. Перед поворотом к дому на дороге стоит табличка "Фердинан Видо, лекарь-травник".

Своих пациентов Видо лечит в основном травами. Например, отвар из листьев корицы он рекомендует как жаропонижающее средство, а отваром ее коры лечит от диабета. Он говорит, что все его рецепты явились ему во сне.

Видо признался, что владеет и более сильнодействующими приемами, но не использует их. Он общается со своими "коллегами" не только на Сейшелах, но и на Маврикии, и на Реюньоне. "На Мадагаскаре тоже есть лекари, но я с ними не очень дружу – они опасные люди", – добавляет он.

А я вспоминаю слова Мари-Сесиль, что после британского запрета многие колдуны уехали с Сейшел на соседние острова, где практикуют и поныне.

Когда на следующий день я улетал с Сейшел, в наушниках играла While My Guitar Gently Weeps Джорджа Харрисона. Под нами был Индийский океан, а потом показался совершенно прямой, словно прочерченный по линейке, берег Африки. И я почти поверил своему случайному американскому знакомому – Сейшелы вполне могли привлечь Харрисона, это место буквально пропитано мистикой. А может, он просто прилетал сюда, чтобы искупаться и позагорать на лучших в мире пляжах с витиеватыми французскими названиями. В конце концов, и меня никто не просил соваться в тайны Маэ. Я тоже, откровенно говоря, большую часть времени провел под пальмой на белоснежном песке. Я не открыл секрет криптограммы Ля-Бюза и не постиг тайны гри-гри, но у этих тайн все равно нет разгадок, так стоит ли об этом жалеть.